Как разобраться в собственной жизни (оценка привязанности у взрослых)

Интервью для оценки привязанности у взрослых

• Как характеризовались отношения с каждым родителем (здесь стоит вспомнить ранний период и несколько эпизодов в качестве иллюстрации)?
• Имелись ли у вас близкие отношения с другими людьми?
• С кем вы были ближе всего и почему?
• Как вы переносили разлуку, расстройство, угрозу или страх?
• Испытали ли вы в детстве утрату, и если да, что чувствовали вы и ваша семья?
• Как менялись ваши отношения с течением времени?
• Как вам кажется, почему ваши родители вели себя именно так, а не иначе?
• Как, по-вашему, этот ранний опыт повлиял на взрослую жизнь?

В случае наличия детей задают и такие вопросы:

• Как детский опыт повлиял на ваш подход к родительству?
• Чего вы желаете детям в будущем?
• Представьте, что вашему ребенку двадцать пять лет и его спрашивают о самых важных вещах, которым вы его научили, — что бы вы хотели услышать?

Вот, пожалуй, и все.

Ответы на данные вопросы сродни глубокому погружению в нетронутые воспоминания. Когда я проводил исследования с использованием перечисленных вопросов, многие участники говорили, что это была самая полезная психотерапевтическая сессия. Она позволила сделать новые открытия даже людям, имеющим за плечами несколько лет терапии.

При опросе в рамках интервью ответы записываются и расшифровываются. Потом полученную информацию тщательно анализирует и кодирует специально обученный человек. Помимо содержания изучается и форма:

соответствуют ли подробности воспоминания сделанным вами обобщениям;

следили ли вы за тем, как разворачивается история, оценивая ее логичность;

пытались ли вы убедиться, что интервьюер понимает ваш рассказ;

наблюдались ли характерные реакции, например утверждения о том, что вы не помните прошлого, или смешение прошлого и настоящего.

Таким образом, нарративный анализ * помогает проанализировать и внутренние процессы, и межличностную коммуникацию.

Оценка привязанности на основе данного метода допускает, что память иногда подводит нас. Как вы успели убедиться, память не копировальная машина, она легко поддается внушению и часто стремится приспособиться под ваши цели и ожидания других. Даже когда мы стремимся к предельной честности, мы говорим то, что окружающие хотят от нас услышать, и таким образом, чтобы произвести нужное впечатление.

Поэтому анализ вовсе не предполагает, что изложенные факты действительно точны, и основное внимание уделяется связности истории.

Интервью выявляет взрослое состояние сознания в отношении привязанности, удивительно четко обусловливающее поведение родителей и реакцию их детей на незнакомую ситуацию.

Кроме того, дальнейшие исследования выявили, что тип привязанности в детстве позволяет предсказать тип нарратива во взрослом возрасте.

Я подробнее расскажу об этом в оставшейся части главы, а ниже представлю краткое резюме основных категорий.

Соответствие между нарративом взрослого и детской привязанностью

Хотя здесь и прослеживается причинно-следственная связь, я уже упоминал, что «багаж», переданный ребенку, не обязательно предопределяет его дальнейшую жизнь. Как подтверждает опыт Ребекки, можно развить приобретенный надежный нарратив, несмотря на ненадежную привязанность и далекое от идеального детство.

* Нарратив — изложение взаимосвязанных событий, представленных в виде последовательности слов или образов. Нарративная психология утверждает, что нам проще воспринимать собственную жизнь по законам сюжета, в виде истории. Соответственно, человек может справиться с психологическими проблемами, переосмыслив и переписав собственную историю с помощью психотерапевта. Прим. перев.

Новое окно в сознание

Прошло уже двадцать лет с того момента, как я изучал результаты нарративного анализа для оценки привязанности, но данный метод до сих пор играет важную роль в моей практике.

Я обнаружил, что рассказы пациентов проливают свет сразу на несколько уровней сознания.

Интервью помогает понять, как наши взаимоотношения в детстве повлияли на паттерны внутреннего мира.

• Пациенты со связным нарративом имеют широкое пространство терпимости и более развитые навыки майндсайта. Другими словами, надежная привязанность идет рука об руку с интеграцией.
• В случае наличия ненадежной привязанности перечисленные выше вопросы позволяют мне найти подход к человеку, чтобы повысить его степень интеграции и создать надежный тип приобретенного нарратива.

На следующих страницах:

• Я поделюсь ответами моих пациентов и поясню, как на их основе оценить проделанную работу по осмыслению.
• Я рассмотрю, как четыре типа привязанности у детей проявляются в нарративах взрослых.
• Кроме того, я остановлюсь на том, что пространство терпимости взрослого напрямую обусловливает его взаимодействие с ребенком.
• И наконец, я покажу, как избавиться от скованности и/или хаоса ненадежной привязанности и прийти к гармонии.

Надежное сознание

Для начала давайте ознакомимся с частью нарратива, отличающегося высокой связностью. Это история из моей первой книги The Developing Mind.

«Мой отец очень переживал из-за того, что не мог найти работу. Мне кажется, несколько лет он находился в депрессии, и с ним было не очень весело. Он уходил искать работу, а когда не находил ее, возвращался и орал на нас. Будучи маленькой, я очень расстраивалась. Я не чувствовала близости с ним. Когда я повзрослела, моя мама помогла мне понять, насколько болезненной была та ситуация для отца и для меня. Мне пришлось как-то справиться со злостью, чтобы наладить с ним отношения, и мне это удалось, когда я вышла из подросткового возраста. Думаю, что сейчас моя целеустремленность отчасти объясняется тем, каким сложным был описанный период для всех нас».

Как и у многих, у этой женщины было не идеальное детство, но она способна объективно говорить о прошлом, упоминая положительные и отрицательные элементы, и анализировать, как ее понимание ситуации менялось со временем. Она легко переключается между воспоминаниями и своими рассуждениями о них и рассказывает достаточно подробно, чтобы я мог понять ее опыт.

Не каждый нарратив, свидетельствующий о надежной привязанности, является настолько четким. Когда мы дойдем до историй людей с менее надежной привязанностью, вы увидите, что даже у пациентов, очень хорошо выражающих свои мысли в повседневной жизни, нарратив менее связный.

Игнорирующее сознание

Давайте посмотрим, как отвечал на вопросы о детстве и юности мой пациент Стюарт. На момент интервью ему было 92 года, но он он с легкостью приводил фактическую информацию о том, где жил, в какую школу ходил, перечислял главные спортивные события и даже назвал модель и цвет своей первой машины.

Однако в его жизни не было места отношениям; он настаивал, что «не мог припомнить» детство в семье. Кроме того, Стюарт утверждал, что семья никак не повлияла на его развитие, разве что родители дали ему хорошее образование. Он стремился поскорее перейти к следующему вопросу.

Откуда Стюарту было знать, что его родственники никак не повлияли на него, если он ничего о них не помнил? Это один из примеров непоследовательности нарратива — утверждения просто нелогичны. У Стюарта отсутствовали доказательства, подтверждающие его слова, что казалось особенно удивительным для юриста и в действительности свидетельствовало о блоке в его нарративной интеграции.

Левое полушарие обрабатывает фактические формы эксплицитных воспоминаний, которых у Стюарта было предостаточно, тогда как правое специализируется на автобиографических деталях, которых не хватало. Чрезмерно развитое левое полушарие располагало всем необходимым для нарратива, но не получало нужного «материала» в виде подробностей жизни от правого. В результате Стюарт, фантазируя, сочинил историю, полную ничем не подкрепленных выводов о своем «обыкновенном» и «нормальном» детстве.

У Стюарта проявились три характеристики, которые в рамках интервью для оценки привязанности у взрослых называются игнорирующим состоянием сознания:

• он не способен был вспомнить подробности своих отношений в прошлом,
• его ответы являлись предельно краткими,
• он настаивал, что внутрисемейные отношения никак не сказались на его развитии.

Мой клинический опыт свидетельствует о том, что игнорирующее состояние часто связано с доминирующим левым полушарием.

Те, у кого оно проявилось во взрослом возрасте, будучи детьми, часто становились независимыми раньше времени и вели себя как маленькие взрослые. За счет сниженной активности правого полушария таким людям удается не перегружать и без того узкое пространство терпимости в отношении их потребности в окружающих. «Уклон влево» — адаптация, поэтому подобные пациенты не чувствуют боли и тоски разорванных связей с другими.

Как вам кажется, какого типа привязанность оказалась у сына Стюарта — Рэнди, когда он был ребенком? Легко представить себе отца, всем обеспечивающего сына, но остающегося эмоционально далеким, занимающим его в интеллектуальном плане, но игнорирующим чувства и практически не способным считывать невербальные сигналы ребенка.

Учитывая, что родителей Стюарта его жена называла «самыми холодными людьми в мире», мы предположили, что и у Стюарта, и у Рэнди сложился избегающий тип привязанности. Так типы привязанности передаются из поколения в поколение. Но к счастью для Рэнди, его мама была гораздо доступнее и физически, и эмоционально.

Смысл нарратива взрослых с игнорирующим типом привязанности таков: я один и ни в ком не нуждаюсь.

Автономность — основа их характера: взаимоотношения ничего не значат, прошлое не влияет на будущее. Конечно, потребности таких людей от данной установки не меняются. Именно поэтому мне удалось мотивировать Стюарта установить связь с его правым полушарием и в конечном счете — с его супругой.

Специалисты проследили стрессовые реакции на коже взрослых во время интервью о привязанности и у детей в ходе эксперимента «Незнакомая ситуация».

Даже когда взрослые в своем рассказе отмахивались от важности отношений и даже когда дети с избегающим типом привязанности не реагировали на возвращение мамы в комнату, кожный тест улавливал подкорковые импульсы, свидетельствующие о тревоге.

У детей и у взрослых срабатывал похожий механизм адаптации — их система привязанности отключалась. И хотя кора головного мозга адаптировалась к игнорирующему отношению, расположенные более глубоко лимбическая доля и ствол все еще понимали, что самое важное — связь с другими. Данное неосознанное стремление двигало вперед терапию Стюарта к тому моменту, когда он положил свою руку на мою.

Интеграция пациентов со сложившимися игнорирующими нарративами сравнима с прорастанием семени, которое не подавало никаких признаков существования несколько десятилетий.

Правое полушарие, получившее толчок к развитию, демонстрирует готовность участвовать в жизни и побуждать подкорковые связи к действию. Оно также может соединяться с левым благодаря мозолистому телу, и в результате происходит двусторонняя интеграция.

После этого чувства становятся не менее важными, чем факты. Однако реконструкции поддается не всё: у людей, имеющих похожий со Стюартом опыт, обычно не восстанавливаются воспоминания о детстве — эти семена, скорее всего, так и не были посажены. Однако интеграция нарратива позволяет им создать более насыщенное социальное, автобиографическое и телесное самоощущение в настоящем.

Осмысление сложнее просто логического понимания прошлых событий, потому что связная история задействует все органы чувств, с головы до ног. Я наблюдал его, когда Стюарт зачитывал мне отрывки из своего дневника или когда он сказал, что от массажа жены ему стало очень приятно. Удивительное зрелище и для пациентов, и для их близких.

Тревожное сознание

Грег обычно паниковал, когда его девушка Сара, живущая с ним уже четыре года, не предупредив, поздно возвращалась с работы. Он был тридцатипятилетний актер с привлекательной внешностью.

Его тревожность и боязнь неопределенности сильно контрастировали с уверенностью в себе и успешностью, которые он излучал на публике.

Он часто сомневался в верности Сары: настолько, что она не соглашалась выйти за него замуж из-за его «комплексов». Грег рассказал, что другие женщины уходили от него, так почему Сара должна была поступить иначе?

Когда я провел с Грегом интервью для определения типа привязанности, меня удивило, насколько этот умный и складный человек «трещал по швам» в процессе. Я спросил, что он помнит о своих отношениях с родителями в раннем детстве, и вот его ответ:

«Ну, все не так просто. То есть поначалу отношения с отцом были нормальные, как мне кажется. По выходным он много играл со мной и со старшим братом, и это было здорово. Но когда я стал подростком, он не справился с моей независимостью. Я в каком-то смысле потерял его, и он весь погрузился в работу. Моя мама вела себя иначе. Иногда она как будто о чем-то волновалась, и я не мог понять причины. Ее беспокойство передавалось мне, и я чувствовал себя странно. Не знаю, нервничала ли она при моем брате. Конечно, она нас обоих любила, но вроде бы брата больше. Когда дрались, даже если я проигрывал, она кричала все равно на меня. Один раз я больно ударился, и она сказала, что сам виноват. На прошлой неделе, например, мама приезжала сюда, но она сначала навестила брата, хотя я и живу ближе к аэропорту. Она все еще любит его сильнее, и он это знает. Вчера мы ужинали у него дома, и она так им гордилась, гораздо больше, чем мной, я думаю. У него есть дети, жена, дом, а у меня — моя карьера, квартира, собака и Сара. Ну, вы же понимаете, это не одно и то же».

Напомню, я интересовался воспоминаниями Грега о детстве. Обратите внимание, как в своем ответе он переключился на настоящее и стал повествовать о произошедшем с мамой и братом всего неделю назад. Такое проявление непоследовательности, хотя и отличное от «белых пятен» в рассказе Стюарта, тоже признак ненадежной привязанности.

Он характерен для тревожной категории людей, поскольку проблемы из прошлого продолжают влиять на настоящее.

Ребенок, смотря на родителя, ожидает реакции последнего, зеркально отображающей происходящее в его сознании. Когда мы, будучи детьми, взаимодействуем со взрослыми открыто и прямо и когда они восприимчивы и эмоционально настроены на нашу волну, у нас развивается четкое понимание нашей личности. Резонансные каналы позволяют четко рассмотреть самих себя в лице другого человека.

Но что если наше восприятие искажено тревогами и определенным состоянием родителя?

Амбивалентную детскую привязанность связывают с непоследовательным родительским настроем в сочетании с эпизодами родительской навязчивости. Ребенок не способен ясно увидеть себя в глазах взрослого, и у него возникает спутанное самоощущение.

Основной посыл тревожного нарратива: «Я нуждаюсь в других, но не могу на них положиться».

Еще один способ понять амбивалентную привязанность — поговорить об эмоциональной запутанности. Дети, растущие в такой же обстановке, что и Грег, привязаны к матери настолько, что не имеют своей эмоциональной жизни, то есть идентичности. Непоследовательные реакции мамы, которыми управляют ее собственные тревоги, нарушают баланс между дифференциацией и связью, необходимой для интеграции.

Поэтому Грега и заполняли мамины тревоги, даже когда он не испытывал ничего похожего: его состояние формировалось маминым. Из-за этого интеграция Грега оказалась заблокированной и он постоянно стремился к хаосу. Поэтому, когда Сара не вовремя пришла домой, Грег и разволновался: он не видел в ней отдельного человека, способного иметь множество причин для позднего возвращения. Он считал, что ее опоздание говорило только о ее чувствах к нему. Остаточные воспоминания об эмоциональной покинутости доминировали в его внутреннем мире и вызывали у Грега тревогу.

Чтобы справиться с ситуацией, Грегу нужно было не винить маму, а попытаться понять источник проблем. Между объяснением и оправданием существует огромная разница, и Грегу легче бы далась близость с другими людьми, если бы он осмыслил происходящее.

Я ставил задачу укрепления способности его медиальной префронтальной коры отслеживать, а затем и модифицировать перевозбуждение системы привязанности. (Это было прямо противоположно реакции отключения системы привязанности у Стюарта.)

В первую очередь я научил Грега базовым упражнениям интеграции сознания: использованию колеса осознанности, концентрации на дыхании и представлению безопасного места.

Понять, как успокоиться, уже являлось важным шагом для Грега. Затем, опираясь на ось колеса (метафору префронтальной коры), он немного отдалялся от образов из прошлого, наполнявших его правое полушарие. Теперь в своей панике он видел просто чувство на ободе колеса.

На «подручной» модели мозга я показал Грегу, как его правое полушарие подавляло левое, в результате чего префронтальная кора не справлялась с ситуацией. Теперь Грег мог визуализировать двустороннюю интеграцию, над которой мы работали. Когда он научился замечать и принимать ощущения в теле, не пугаясь и не пытаясь подавить их, он усилил вертикальную интеграцию. Что касается психологических трудностей из-за того, что мама сильнее любила его брата, мы рассмотрели механизм имплицитного воспоминания: каким образом глубокая боль из прошлого избежала интеграции в гиппокампе и самостоятельно активировалась, наполняя Грега ощущением дефицита любви в настоящем. Теперь ему удалось идентифицировать проблему, и он работал над ее решением. Внимание Грега стало стабильнее, и он напрямую сосредоточивался на имплицитных воспоминаниях и переводил их в эксплицитные формы.

Грег постепенно понял, что его сомнения насчет Сары объяснялись давними чувствами покинутости, встроенными в имплицитную память и доминирующими над информационными базами правого полушария. И хотя у него не наблюдалось таких вспышек из прошлого, которые встречаются у пациентов с ПТСР, Грег осознал, что сильные приливы старых эмоций все еще управляли его нарративом.

Благодаря недавно приобретенным навыкам мыслительного восприятия он начал отделять внутренние проблемы от внешней реальности. Теперь его левое полушарие отсортировывало и упорядочивало хаотичные данные правого полушария и составляло из них более связный нарратив. Грег точно определил источник своих тревог и по-новому посмотрел на отношения с Сарой.

Через несколько месяцев нашей совместной работы Грег с гордостью доложил: «Сара сказала, что теперь я стал спокойнее и лучше ее понимаю, или, по крайней мере, пытаюсь. Это на пользу нам обоим».

Дезорганизованное сознание и нерешенные проблемы

Иногда у нас имеется множество остаточных от ранних отношений проблем, проникающих в наше настоящее. После сильных эмоций сознание становится фрагментированным и дезорганизованным, и тогда мы теряем ориентацию и часто оказываемся неспособными поддерживать либо четкую связь с другими, либо ясное ощущение самих себя.

Если травма до сих пор не дает нам покоя, нарратив тоже распадается на кусочки, и при попытке рассказать свою историю нас захлестывают беспорядочные образы.

«Я выхожу из себя каждый раз, когда он капризничает», — сказала мне Джули о своем двухлетнем сыне Пифагоре. Она была сорокалетней учительницей математики в старшей школе и пришла ко мне, потому что не могла «вывести уравнение» для воспитания первенца. Она выглядела старше своих лет, а ее неухоженная внешность указывала на отчаяние, с которым она искала решение вопроса.

Для мужа Джули это был второй брак, и от первого у него остались две девочки-подростка, периодически навещающие отца и его жену, но по поводу них Джули не переживала. Ее тревожило только непослушное поведение Пифагора. Она знала, что дети в возрасте от двух до трех лет начинают самоутверждаться, но чтение о кризисе двух лет ей не очень-то помогло.

Однако в реакции Джули проскальзывало нечто большее, чем просто опасения родителя о том, что он периодически теряет над собой контроль. Она говорила, что как будто «распадается на части», когда Пифагор сопротивляется. Раздражение Джули нарастало в моменты, когда они сражались по поводу чистки зубов и мытья головы. Каждый вечер разворачивалась настоящая битва: Пифагор вылезал из кроватки и бегал по дому, доводя Джули до слез. После рабочего дня в таких ситуациях она чувствовала настоящие «взрывы»: «Меня парализует от страха, и я боюсь, что я заору или, еще хуже, ударю сына. Мне кажется, я схожу с ума».

Ее рассказы о сыне свидетельствовали лишь о том, что он был немного вспыльчивым ребенком с активным темпераментом. У ее мужа проблем с усмирением сына не обнаруживалось; ему нравилась дерзость Пифагора, который рос «настоящим мальчишкой». Джули, конечно, чувствовала себя одновременно обиженной и одинокой.

Интервью для определения типа привязанности выявило у нее черты тревожного и игнорирующего типов.

Тревожный тип проявлялся в виде вторжения воспоминаний и эмоций правого полушария, нарушающих попытки левого рассказать линейную, логичную и связную историю. Местами нарратив Джули напоминал историю Грега: «Моя мама никогда не уделяла мне должного внимания, она не находила времени для общения со мной. То есть я ей не безразлична, но она занята... нет, скорее, она постоянно отвлекается. Это так странно». Джули начала отвечать на мой вопрос об отношениях с мамой в детстве, но быстро переключилась на настоящие.

Игнорирующий тип привязанности характеризовался тем, что Джули плохо помнила подробности из своего детства и утверждала, что оно не сильно на нее повлияло. Проглядывалась та же непоследовательность, что и у Стюарта: если Джули не могла вспомнить прошлое, откуда уверенность в отсутствии его воздействия?

Но, поинтересовавшись у Джули насчет ситуаций, когда она испытывала сильный страх в детстве, я открыл нечто новое. Сначала она просто смотрела на меня несколько секунд. А потом произнесла: «У меня не имелось каких-то особо жутких эпизодов, потому что я боялась все время, но не слишком сильно. Была вроде одна ужасная ситуация. Мой отец-алкоголик возвращался поздно ночью и чаще всего тут же отключался. Когда он заезжал в гараж, я внимательно прислушивалась к тому, как сильно он хлопал дверью. Я знала: если он выпил очень много, то просто упадет. А если поменьше, то придет поговорить. Каким-то образом я научилась определять, сколько он принял... Но однажды он выпил не мало, но и не слишком много и, наверное, крупно поссорился с мамой. Он казался абсолютно не в себе... Я увидела его на кухне... Он держал нож, такой огромный, как у мясника. Он был пьян... Я думаю, он не собирался этого делать, но он погнался за мной и говорил, что я не должна вести себя как подросток и носить такую одежду, что бы это ни значило... Я забежала в ванную, но он все равно вломился, и я просто заорала... Я не очень хорошо помню ту ночь... Пожалуй, было страшно, да».

Джули едва выдавила из себя слова. Она сидела прямо напротив меня, но я чувствовал, что утратил связь с ней. Она отдалилась, погрузившись в воспоминания и, как мне казалось, пребывала в состоянии диссоциации.

Здесь уместно вспомнить механизмы диссоциации.

При угрозе жизни гормоны стресса, страх и беспомощность отключают гиппокамп, и данные имплицитной памяти не складываются в интегрированные эксплицитные формы. Если осознанное внимание рассеивается — как в случаях концентрации на какой-то незначительной детали происходящего для выживания, — мы кодируем травму имплицитно.

Имплицитные воспоминания развивают у нас предрасположенность к навязчивым чувствам и телесным ощущениям.

Реакция «бей-беги-замри» из далекого прошлого готова к активации от минимального воздействия. Когда имплицитные элементы выходят на поверхность под влиянием какого-то связанного с психологической травмой импульса — например, от рыдания ребенка, — болезненные эмоции всплывают на поверхность и заполняют нас здесь и сейчас.

Ощущение беспомощности у Джули, когда ее сын был расстроен, и неспособность успокоить его могли спровоцировать у нее чувства, испытываемые ею в детстве, когда ее отец возвращался пьяным.

Напомню, мозг — это ассоциативный орган, и нейроны, обмениваясь импульсами, образуют связи. Поскольку мозг умеет предугадывать грядущие события, текущий опыт готовит его к выстраиванию ассоциативных связей за пределами осознанного внимания.

В случае Джули злость и неповиновение сына в ответ на ее запреты вызывали у нее страх, граничащий с паникой. Но она не ощущала их как воспоминание. Сеть имплицитных ассоциативных воспоминаний автоматически приводила к «фрагментации» мозга, который в остальном был достаточно организован.

Перепуганный ребенок находится перед лицом биологического парадокса: его внутренние механизмы выживания кричат: «Беги прочь от источника страха, ты в опасности!», а каналы привязанности призывают: «Иди к человеку, к которому ты привязан, он тебя защитит и успокоит!»

Когда один и тот же человек одновременно активирует сигналы «беги от него» и «беги к нему», ситуация оказывается безвыходной. В этом случае личность ребенка не является отстраненной, как при избегающем типе привязанности, или растерянной, как при амбивалентном. Самоощущение ребенка становится фрагментированным — это дезорганизованный тип привязанности. Его характеризуют не нашедшие выхода состояния травмы и утраты. По всей видимости, именно это и испытывала Джули.

Итак, давайте подведем итог.

Наличие в сознании потрясения или горя делает нарратив дезориентированным и приводит к дезорганизации конкретных эпизодов истории, связанных со страхом или потерей.

Исследователи называют данный паттерн неразрешенным / дезориентированным. Его основной смысл формулируется так: «Иногда я теряю голову, поэтому не могу полагаться на себя».

При такой незалеченной травме история, в остальном вполне связная, становится фрагментированной, если человек выходит за границы своей терпимости — это признак дезинтеграции.

Примерно так же отношения ребенка с родителем в основном бывают гармоничными и надежными, но при появлении стрессовых факторов выявляются пробелы в способности родителя справляться с ситуацией, пространство терпимости резко сужается, и человек теряет самообладание.

Не нашедшие выхода состояния вызывают примитивную реакцию, и мы полностью «отпускаем тормоза». У Джули имелись все основания бояться ударить Пифагора или напугать его своим криком. Если такие всплески гнева происходят достаточно часто и интенсивно, они травмируют ребенка. И если эти внутренние «разрывы связи» не восстановить, у ребенка разовьется дезорганизованная привязанность, в точности как у его родителя в детстве.

Я начал постепенно работать с Джули над анализом ее отношений с отцом. У нее отсутствовал связный нарратив, который помог бы ей дистанцироваться от имплицитно закодированных воспоминаний. У нее не имелось никакого контекста, чтобы увидеть в реакциях на сына следы травматичного прошлого. Вместо этого перед Джули разворачивалась страшная реальность нынешнего взаимодействия с ребенком. Если вернуться к метафоре колеса осознанности, то Джули находилась где-то на ободе, совершенно потеряв связь с осью.

По мере того как мы с Джули исследовали нити между прошлым и настоящим, в ее нарративе начали вырисовываться определенные темы. Она увидела, что ощущение неуправляемости Пифагора пришло из ее отношений с отцом.

Во время психотерапии у Джули также проявилось чувство предательства, и не только со стороны отца, но и матери, закрывавшей глаза на пьяные выходки мужа и на то, что приходилось терпеть дочери.

Отрицающие элементы изначального нарратива объяснялись тем, что Джули не помнила многие подробности того времени, на что имелись веские причины. Неудивительно, что она нашла убежище в левом полушарии и в абстрактном мире математики. Но теперь она увидела логику своих реакций на поведение сына, представляющихся ранее иррациональными.

Джули также присоединилась к группе мам с детьми того же возраста, и их опыт в сочетании с отчаянием и юмором очень ей помог. Еще она посетила несколько встреч анонимных алкоголиков, чтобы осмыслить пережитое с отцом и поделиться этим.

Однако больше всего Джули дала внутренняя работа: осознанная медитация и ведение дневника. Благодаря записям мы активируем функцию рассказчика в сознании. Согласно исследованиям, фиксируя сложную ситуацию в письменном виде, мы понижаем физиологическую реактивность и повышаем благополучие, даже если не показываем написанное другим.

Однажды Джули пришла ко мне на прием и сказала, что у сына недавно случилась истерика. Потом она добавила: «Я буквально видела, как мое сознание готовилось взорваться, и в разгневанном лице Пифагора я узнавала отца. У меня двоилось в глазах».

Описав эту «встречу» в дневнике и проанализировав ее во время осознанной медитации, Джули стала замечать новые возможности в таких сложных моментах. Несколько недель спустя она говорила: «Я знаю, звучит странно, но я благодарна Пифагору за то, что он такой сильный. Мне нужно решить собственные проблемы, излечиться и не сваливать все на него. Предстоит еще немало работы, но я хотя бы знаю, откуда начать».

Терапия расширила пространство терпимости Джули, и в результате она перенесла ужасающие образы из правого полушария в левое, способное понять их. Терапия предоставила ей внешний источник безопасности, защищенное место и личную связь с другим человеком — с психотерапевтом, — стремящимся помочь ей разглядеть сознание без искажений прошлого. Постепенно Джули поняла, что ее группа поддержки — муж и друзья — также готовы были помочь ей в трудную минуту. В итоге Джули сумела собрать необходимую информацию о своем опыте и составить из нее связный нарратив о том, кем она была и кем хочет быть.

Смелость приблизиться к психологической травме, а не избегать ее позволила Джули освободиться от имплицитных тисков памяти. Она развивала все сферы интеграции — вертикальную, горизонтальную, памяти и сознания, — чтобы добиться интеграции нарратива. Постепенно Джули действительно зажила настоящим и стала увереннее в себе как мама. Она поняла, что может на себя положиться.

От процесса излечения выиграла не только Джули, но и Пифагор, который в дальнейшем установит с ней надежную привязанность, способную подпитывать его на протяжении долгих лет.

Джули удалось навсегда остановить передачу из поколения в поколение дурного обращения и страха. Поэтому майндсайт важен не только для нашего благополучия, но и для счастья наших детей (и других людей). Никогда не поздно исцелить сознание и проявить к себе и к близким сострадание и доброту — результат заживления душевных ран и интеграции.

Свет в нашей жизни

Когда мы видим сознание окружающих, мы привносим в отношения качества нашего внимания: любознательность, открытость и восприимчивость. Они лежат в основе надежной привязанности. И это чувствуется, когда мы слушаем историю человека, у которого хорошая связь с самим собой.

Сочувствие к самому себе и принятие себя безошибочно угадываются у людей с надежной привязанностью. Они, обычно являясь результатом последовательных, продолжительных и заботливых отношений с родителями в раннем детстве, могут появиться и в результате приобретенной надежной привязанности, как в случае Ребекки.

Когда мы чувствуем, что находимся в сердце другого человека, теплый свет любви горит внутри нас и освещает нашу жизнь.

У большинства свет зажигают родители. Для Ребекки это сделала тетя. Тот факт, что тетя так хорошо ее чувствовала, позволил Ребекке ощущать себя настоящей и ценной, несмотря на хаос в доме, и в конце концов создать связный нарратив.

Позитивные отношения с любым взрослым: с кем-то из родственников, с учителем, психологом или другом — всё, что нужно для установления положительных отношений с самим собой.

Мыслительное восприятие позволяет нам видеть в жизни наполненную смыслом историю. Это причина, по которой я всегда призываю учителей и коллег-психотерапевтов устанавливать прочную и гармоничную связь со студентами и пациентами. Ощущение, что сознание одного человека находится в сознании другого, дает отличные результаты.

У моей подруги Ребекки теперь есть свои дети, которым повезло иметь маму, способную выстроить с ними открытые и полные любви отношения. Если бы вы увидели Ребекку с детьми, вы бы никогда не догадались, насколько болезненным было ее детство.

Наш ранний опыт не приговор. Если мы осмыслим прошлое и интегрируем нарратив, мы вырвемся из порочного круга боли и ненадежной привязанности, передающихся из поколения в поколение.

Ребекка всегда являлась для меня примером того, как, взяв ответственность за свое сознание, мы освобождаемся сами и дарим любовь и заботу детям.

Из книги: Дэниел Сигел. Майндсайт: новая наука личной трансформации